Где-то в середине ноября то тут, то там можно было услышать, что скоро на сцену Драмтеатра выйдет САМ Гришковец! «Не новость, а праздник», – взахлеб вторили друг другу посетители информационных порталов - поклонники современного классика. Именно так хочется его назвать. Не иначе. Дальше они (почитатели то есть) обрывали в театре телефон и бежали с работы напрямик к кассам: узнать, не появились ли билеты. Достать удалось всем. В том числе и автору этой заметки. Продолжать предисловие более не зачем. Далее – впечатление.
«Как я съел собаку» - современные «Мои университеты», но опыт автор и он же исполнитель главной и единственной роли передает не только и не столько жизненный, сколько эмоциональный. И только ближе к завершению понимаешь: Гришковец-то, конечно, рассказывает нам о службе в Морфлоте, о детстве, просто об отдельных жизненных случаях – в общем, о том, на чем, образно говоря, он собаку съел. И только ближе к завершению становится ясно: в названии есть и буквальная составляющая: а ведь он действительно съел собаку, приготовленную своим сослуживцем-корейцем. Впрочем, это оказывается уже не так уж важно… Сознание зрителей полностью занято проживанием собственного опыта, обычных, казалось бы, ситуаций, таких как утреннее пробуждение перед уроками, например. Актер совершает невозможное: практически без реквизита, без грима и костюма помогает как никогда раньше окунуться в происходящее. Ведь перед зрителем жизнь героя плавно переходит в его собственную… Так что же перед нами? Поток мыслей, который течет в голове каждого человека; не обработанный, не «подрихтованный», не лощенный, не затертый и не подрисованный где надо. В таком виде он бывает лишь в наших головах. А если и высказывается, то принимает совершенно иной вид. Если же браться писать об этом, то от первозданного образа часто не остается и следа. Гришковцу, как оказалось, не только в книгах, но и на сцене, перед сотнями зрителей удается как ни в чем не бывало воссоздать этот поток мыслеобразов во всей своей первозданности ощущения. Тем самым он словно воплощает в себе современного мастера-импрессиониста (импрессионизм - англ. «impression», что значит «впечатление»).
«Как я съел собаку» - спектакль, где нет текста, в том смысле, что нет заученных фраз героя, за которыми по сценарию прячется его внутреннее состояние, которое нередко идет с самим текстом вразрез. А в случае с Гришковцом само переживаемое и слова, которые произносятся в этот момент, являются воплощением друг друга; это уже почти что синонимы. Гришковец – это явление в литературе и драматургии уже потому, что на первом плане встает не сюжет, а именно тот самый внутренний монолог, который со временем больше становится похожим на диалог с самим собой. Сакральный диалог себя-настоящего с собой-прошлым.
Уже за то, что во всей полноте Гришковец дал пережить ощущения, испытанные когда-то очень - или не очень – давно, зритель ему бесконечно благодарен. Гришковец делает своего рода открытие: ощущения, пережитые в конкретных ситуациях, у множества людей похожи. Именно поэтому у зрителя, находящегося в зале, возникает любопытно-тревожное чувство… Будто рядом провидец, раскладывающий в подробностях пережитые некогда тобой такие, казалось бы, малозначительные события, сопровождаемые, как выяснилось, сильнейшими ощущениями и эмоциями. Впрочем, доля истины в этом есть.
«КАК Я СЪЕЛ СОБАКУ» - СПЕКТАКЛЬ О «ГЛАВНЫХ МЕЛОЧАХ»
Прикоснувшись к струнам души зрителя, автор и сам не знает, как они дальше заиграют… Потому как сокровенное у многих схоже, а очень сокровенное порой слишком разное. Вслед за этим Евгений Гришковец, говоря об очередном эпизоде конкретного случая, тактично то и дело вскользь замечает - «об этом вспоминать вообще не хочется».
«Как я съел собаку» - спектакль о том, что давно хотелось прочувствовать снова во что бы то ни стало, и о том, о чем не хочется вспоминать не при каких обстоятельствах.
«…После того, как что-то понял, жить становится проще, а после того, как почувствовал – сложнее. Но почему-то всегда хочется именно почувствовать…» И это тоже Гришковец, в его другом творении - спектакле «ОдноврЕмЕнно».
«Как я съел собаку» - о том, как внутри каждого человека в течение жизни живет и умирает множество людей. О том, каким он был вчера, месяц, год назад, прошлым летом, на другой работе… Снова почувствовать себя каждым из них – это будто прожить заново жизнь, ухватившись за главные моменты, которые тогда, на тот момент таковыми не казались. Что теперь с этим делать – каждый решает сам.
«Как я съел собаку» - спектакль про то, как человек переходит из одного состояния в другое, словно перерождаясь, но не теряя своего тела. Притом перерождение зависит от мелочей. По крупицам он теряет себя прежнего, и когда все крупицы потеряны, он и становится другим.
Но ведь терял-то по крупицам! А потому сложно определить, в какой именно момент того прежнего «Я» не стало. Все сильнее «втягиваясь» в спектакль, начинаешь острее понимать ценность момента.
Открыв для себя Гришковца, каждый заново проживает свои несколько жизней. Актер и писатель раскрывает другую – нескучную и «вкусную» - сторону бытовых моментов, которые теперь, словно со стороны, уже не кажутся такими незначительными. Ведь на их фоне рождается и умирает человек внутри каждого из нас.
«Как я съел собаку» - спектакль для тех, кому кажется, что они потеряли себя. И для тех, кто счастливы. Посмотрев его, любишь жизнь еще сильнее.
Перед началом дейсвия. Во время спектакля фотографировать запрещено.Фото: Мария СНЕГОВА
www.kp.ru
Спектакль о нас с Вами
Еще до того, как мне удалось посмотреть телеверсию этого спектакля, я понимал - ждет меня что-то очень необычное, далекое оттого, что приходится видеть, каждый раз приходя на очередную премьеру в театр, или включая телевизор. Такое мнение сформировалось по многочисленным отзывам друзей и статьям в Интернете, которые, время от времени, попадались мне на глаза. Однако диск с записью этого спектакля благополучно пылился у меня на полке уже довольно давно. Почему? Не знаю...
Все как-то не получалось уделить два часа своей жизни, истории жизни, казалось бы, чужого мне человека. И вот, вчера, просматривая коллекцию своих фильмов, я снова наткнулся на этот диск... и снова не собирался его смотреть. Просто было у меня полчаса свободного времени, и я решил глянуть, ну хоть немного, что же это за человек, который «съел собаку». Поставил, и ... не смог оторваться от экрана все два часа...
В чем же секрет? А секрет в том, что Гришковец рассказывает нам историю не какого-то там абстрактного человека, а историю каждого из нас. В монологе его персонажа мы узнаем себя, вспоминаем свои радости и печали, свои детские страхи и мечты. Он смог выразить словами то, что каждый из нас хранит где-то глубоко в душе, что-то теплое и родное, ностальгия по которому живет в каждом из нас. Несмотря на спокойный ритм повествования, этот монолог пропитан эмоциями - в нем юмор и ирония соседствуют с грустью и ностальгией, вызывая ощущение какого-то домашнего уюта, будто ты не смотришь спектакль, а разговариваешь с хорошим другом.
Великолепная работа великолепного актера! Спасибо Вам, Евгений! Вы подарили нам немного душевного тепла, в наше «холодное» время...
10 из 10
Mystos
О том, что нас связывает.
Что такое театр? Это много-много актёров, играющих спектакли. Какие-то люди всё время носятся по сцене, изображают настоящих людей, произносят животрепещущие монологи о сложности жизни и философии и делают они это не один раз, как в кинематографе, а в каждое своё выступление. Изо дня в день. Из года в год. Из жизни в жизнь. И они настолько научились говорить, что со временем они начали говорить слишком высоким и непонятным языком. Какие-то «небесные» метафоры, вечные ссылки на непонятные латинские фразы и излишняя гордость. Гордость от того, что никто это лучше и совершенней не сделает. Как мне кажется...
Но шло время, люди менялись, простые зрители устали не понимать лучших актёров театра. И театр потихоньку начал превращаться в могилу, на которую ходят лишь из уважения и надежды на то, что про тебя скажут: «Какой он, однако, умный - в театр ходит..." Так я, по крайней мере, представлял себе театр. Я ходил когда-то на спектакль. Уже давно и я даже не помню, что это было, но помню, что это было слишком сложно для меня. Что-то... грустное и слишком заумное. Даже, охота сказать, занудное. Сразу представляется долговязый мужчина в очках, который читает вслух произведение Пушкина. Монотонно и без интереса.
И тогда я подумал, что я слишком мёртв и глуп для театра, раз не могу чувствовать то, что «должен» чувствовать каждый эстет. И каждый раз, глядя с экрана телевизора на гордых актёров театра, особенно если они играли какие-то средневековые и чуть позже роли, я видел надменные взгляды, которые говорят, что дорога в высокий мир совершенных мыслей мне закрыта. И я переключал телевизор на канал, по которому шли мультфильмы. Каждый раз.
Когда на сцену впервые вышел Гришковец, я уже очень сильно закрепил узел на ящик с надписью «Театр». И только спустя пять лет, я всё же заинтересовался этим человеком. Но заинтересовало меня не его умное и очень близкое и понятное по выражению лицо. И не простые описания его спектаклей на мелких бумажках. И не то, что он играет в одиночку. Привлекли внимание его короткие рассказы на разные простые темы, рассказанные под музыку в формате MP3. А рассказывал он до того просто и понятливо, что мне казалось, что он всё это делал специально для меня. Чтобы я всё понял, он просто подстроился под мой разум. И только тогда я понял, почему была жизнь до Гришковца, и есть жизнь с Гришковцом. И, кажется, что театр предлагает по новому ощутить свои просторы, словно Церковь, отпустившая мне все грехи, предлагает вновь сесть рядом с верующими.
Гришковец не ведёт монолог, не рассказывает нам историю жизни. Он разговаривает с нами о ней. Все его жесты, заминки, междометья, повторы и погрешности, они как бы... создают атмосферу дружеского застолья. Словно сидишь за столом, упершись подбородком в кулак, и в полусонном опьянённом состоянии слушаешь, как он описывает годы своей жизни. Рассказывает и описывает свои чувства, и каждая его заметка подчёркивает такие простые, но... важные особенности жизни, что хочется вдруг сказать: «Да! Точно! А ещё..." И потом понимаешь, что ничего «ещё» сказать не можешь, потому что всё, что нужно, кратко и красочно рассказал тебе Женька Гришковец, твой собутыльник.
В начале спектакля «Как я съел собаку», Евгений предупреждает, что сейчас вот он уйдёт со сцены, снимет очки, рубашку и ботинки, и на сцену взойдёт уже другой человек. Персонаж. Персонаж, которого всё же зовут Евгений. И которому всё же даёшь «невольно» фамилию Гришковец, хоть и знаешь, что это и есть Гришковец, а «Как я съел собаку» - это часть его биографии. И, кажется, что и сам персонаж и человек переплетаются друг с другом, как бы это странно не казалось - всё же и там и там - Гришковец. И хочется сказать, где есть человек, а где персонаж, однако не можешь этого понять. И слушаешь о молодости его. Даже и не понимаешь, что он говорит о себе, потому что о молодости он рассказывал лишь ощущения и простые и яркие моменты мгновенных желаний, о которых не задумываешься, но теперь, вспомнив их, невольно улыбаешься, потому что Евгений всё это знает, всё знает о тебе. О русском человеке.
А потом он рассказывает о себе, как о персонаже. Или о персонаже, как о себе. И даже, кажется, что нет никакого персонажа, нет роли, потому что он - это всё он. Но, ведь, это спектакль - там должны быть актёры и роли. Иначе не будет спектакля. В общем, он говорил, и так чётко подметил момент рождения себя, как моряка, что ... просто молчишь. Да и не надо говорить. Нужно слушать. Слушать и слышать. Смотреть и видеть.
Спектакль Гришковца «Как я съел собаку» - это настоящий тонкий и горький русский юмор. Ирония, от которой местами хочешь плакать и смеяться. Не дико гоготать, а смеяться. Смеяться секунды три. Понял, оценил, уважил, продолжил слушать. Жесты, мимика, подражание ... чувствуешь особенную простоту. Оригинальный повтор. Как любят теперь говорить многие, просто о сложном. Гришковец рассказывает свою историю, но не так, чтобы все сказали: «Блин, он такой уникальный!», а так, чтобы все почувствовали, что он - один из нас, простых жителей.
Он так же, как и все ненавидел школу, когда рано утром, холодной зимой, распахивает дверь подъезда и с ощущением неизбежного смотрит вдаль, где среди ветров и сквозь темноту стояла его школа. А там класс, на стене которого тоже висела Периодическая таблица элементов Менделеева, а рядом и сам грозный Менделеев, который всегда мешает сосредоточиться своим мрачным взглядом. Он так же, как и все ... или многие ... отгрызал катушки из снега, застрявшие в варежках, а потом долго отплёвывал шерсть. Он так же, как и все, задавал глупые вопросы. Он так же, как и все... был. Так же как и все будет. И так же, как и все есть. Он рассказал нам историю человека в русском формате, с русскими особенностями, как русский, а не как биолог-социолог.
Как говорится, всё гениальное просто. Гришковец прост и этим он великолепен. Великолепен тем, что смог показать, что такое простота, с точки зрения собеседника напротив, а не с точки зрения изнутри своей головы. Он показал, что каждый зритель, его слушавший - это не отдельное существо, одинокое из-за самого себя, а часть русского. Часть русской души. Как и сам Гришковец. Как и мы все.
korsar45
www.tvcok.ru
«Как я съел соба́ку» — пьеса и первый моноспектакль российского драматурга, режиссёра и актёра Евгения Гришковца.
Премьера моноспектакля состоялась в ноябре 1998 года в курилке у буфета в Центральном академическом театре Российской армии в Москве, где присутствовали всего семнадцать человек, ставших первыми зрителями. Этот показ стал поворотным в жизни автора[1] и вскоре принёс Евгению Гришковцу широкую известность и признание.
Моноспектакль многократно исполнялся автором в разных городах России и Европы. Переведён на несколько языков. Записана аудиоверсия спектакля[2].
11 октября 2002 года на сцене Московского театра «Школа современной пьесы» Евгений Гришковец объявил о том, что играет свой первый моноспектакль в последний раз и решил снять его с репертуара[3]. Однако, несмотря на это заявление, спектакль продолжает свою сценическую жизнь в исполнении автора по настоящее время[4][5].
Пьеса «Как я съел собаку» — это, по словам автора и исполнителя, «универсальная история взросления человека», опыт моряка, полученный им во время службы на Тихоокеанском флоте[2].
Повествование ведётся от первого лица одним актёром (самим автором) как воспоминание человека о детстве, отрочестве, морской службе. О том, как меняется жизненное восприятие молодого парня, матроса российского Тихоокеанского флота во время прохождения службы вдали от родного города. Разность переживаний новобранца, едущего в поезде на Дальний Восток по сравнению с переживаниями его же, но три года спустя, и создаёт основу пьесы. Спектакль-монолог содержит множество жизненных историй из детства и юношества героя, который делится своим жизненным опытом так, будто этот опыт был получен лично каждым из зрителей.
Автор и исполнитель анонсирует свой моноспектакль так[6]:
«Я расскажу о человеке, которого теперь уже нет, его уже не существует, в смысле он был, раньше, а теперь его не стало, но этого, кроме меня, никто не заметил. И когда я вспоминаю о нём или рассказываю про него, я говорю: „Я подумал… или я, там, сказал“… И я всё подробно помню, что он делал, как он жил, как думал, помню, почему он делал то или другое, ну, там, хорошее или чаще нехорошее… Мне даже стыдно за него становится, хотя я отчётливо понимаю, что это был не я. Нет, не я. В смысле для всех, кто меня знает и знал, это был я, но на самом деле тот „я“, который сейчас это рассказывает, — это другой человек, а того уже нет и у него уже нет шансов вновь появиться… Короче, мне пришлось или довелось, служить три года на тихоокеанском флоте… Вот какой был человек.»
wikiredia.ru
HD 720
Год
2003
Страна
Россия
Режиссер
Владимир Алексеев
Жанр
Документальные
Время
130 мин
Дата выхода
1 января 2003
В ролях
Евгений Гришковец
Сюжет фильма «Евгений Гришковец: Как я съел собаку»: история повествует о парне, который является разноплановой личностью. Он помнит даже то, что многие люди просто забывают, упускают из виду или просто не обращают нам это внимания. Это может быть все, что угодно, детские обиды и разочарования от того, что долгожданный мультфильм оказался совсем не таким, как н ждал; он помнит службу в армии и свой дембельский альбом; в его переживаниях и мыслях есть даже ощущение того, как скоротечно время. Просто масса философских и, в то же время, простых житейских вопросов.
kino-for.me
«Как я съел соба́ку» — пьеса и первый моноспектакль российского драматурга, режиссёра и актёра Евгения Гришковца.
Премьера моноспектакля состоялась в ноябре 1998 года в курилке у буфета в Центральном академическом театре Российской армии в Москве, где присутствовали всего семнадцать человек, ставших первыми зрителями. Этот показ стал поворотным в жизни автора[1] и вскоре принёс Евгению Гришковцу широкую известность и признание.
Моноспектакль многократно исполнялся автором в разных городах России и Европы. Переведён на несколько языков. Записана аудиоверсия спектакля[2].
11 октября 2002 года на сцене Московского театра «Школа современной пьесы» Евгений Гришковец объявил о том, что играет свой первый моноспектакль в последний раз и решил снять его с репертуара[3]. Однако, несмотря на это заявление, спектакль продолжает свою сценическую жизнь в исполнении автора по настоящее время[4][5].
Пьеса «Как я съел собаку» — это, по словам автора и исполнителя, «универсальная история взросления человека», опыт моряка, полученный им во время службы на Тихоокеанском флоте[2].
Повествование ведётся от первого лица одним актёром (самим автором) как воспоминание человека о детстве, отрочестве, морской службе. О том, как меняется жизненное восприятие молодого парня, матроса российского Тихоокеанского флота во время прохождения службы вдали от родного города. Разность переживаний новобранца, едущего в поезде на Дальний Восток по сравнению с переживаниями его же, но три года спустя, и создаёт основу пьесы. Спектакль-монолог содержит множество жизненных историй из детства и юношества героя, который делится своим жизненным опытом так, будто этот опыт был получен лично каждым из зрителей.
Автор и исполнитель анонсирует свой моноспектакль так[6]:
«Я расскажу о человеке, которого теперь уже нет, его уже не существует, в смысле он был, раньше, а теперь его не стало, но этого, кроме меня, никто не заметил. И когда я вспоминаю о нём или рассказываю про него, я говорю: „Я подумал… или я, там, сказал“… И я всё подробно помню, что он делал, как он жил, как думал, помню, почему он делал то или другое, ну, там, хорошее или чаще нехорошее… Мне даже стыдно за него становится, хотя я отчётливо понимаю, что это был не я. Нет, не я. В смысле для всех, кто меня знает и знал, это был я, но на самом деле тот „я“, который сейчас это рассказывает, — это другой человек, а того уже нет и у него уже нет шансов вновь появиться… Короче, мне пришлось или довелось, служить три года на тихоокеанском флоте… Вот какой был человек.»
ru-wiki.ru
КАК Я СЪЕЛ СОБАКУ.
(МОНОДРАМА)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Рассказчик – молодой человек лет тридцати-сорока, одет в морскую форму, чаще держит бескозырку в руках, иногда надевает ее на голову.
Текст можно дополнять собственными историями и наблюдениями. Те моменты, которые особенно не нравятся, можно опускать. Эту историю желательно рассказывать не меньше часа, но и не более полутора часов.
На сцене много канатов, разных морских атрибутов, ведро с водой и тряпка. В центре стоит стул.
Рассказчик. Бывают такие моменты в жизни ну, например, приходишь домой чуть позднее, чем обещал, в смысле – обещал прийти в девять, а пришел в одиннадцать: не позвонил, не предупредил, ну вот, заходишь, начинаешь извиняться, ну, мол… А тебе говорят: «О, да ты еще и выпил, да ты пьян». А ты не пил, то есть вообще! И говоришь: "Да нет, мамочка (или кто-нибудь другой), Бог с тобой, я не пил…" – и тому подобное. И вдруг ловишь себя на мысли, четко понимаешь, что ведешь себя как пьяный, то есть, чем больше ты оправдываешься, чем больше возмущаешься – тем больше ты похож на пьяного, причем ты уже и это понимаешь, но все равно поделать ничего нельзя. «Ну, признайся, что выпил, да и иди спать, чего надрываться-то», – говорят. «Да не пил я, не пил…» – сквозь зубы процедишь, махнешь рукой и пойдешь, действительно, спать, а чего еще делать-то. И обижаться не на кого, потому что точно, как пьяный…
Это я говорю для того, чтобы было понятно, что я сам не понимаю причины, почему я это все буду сейчас рассказывать; кажется, что причин много, а как только называешь одну из них, так тут же и понимаешь, что это не та причина, или она не основная, или вообще… То есть будем считать, что все, что я рассказываю, – это я рассказываю без причины, ну а вы… вы слушаете по той причине, что пришли послушать, или просто – деваться уже теперь некуда, или по какой-нибудь своей причине. Не знаю…
Я расскажу о человеке, которого теперь уже нет, его уже не существует, в смысле – он был, раньше, а теперь его не стало, но этого, кроме меня, никто не заметил. И когда я вспоминаю о нем или рассказываю про него, я говорю: «Я подумал… или я, там, сказал»… И я все подробно помню, что он делал, как он жил, как думал, помню, почему он делал то или другое, ну, там, хорошее или, чаще, нехорошее… Мне даже стыдно за него становится, хотя я отчетливо понимаю, что это был не я. Нет, не я. В смысле – для всех, кто меня знает и знал, – это был я, но на самом деле тот "я", который сейчас это рассказывает, – это другой человек, а того уже нет и у него уже нет шансов вновь появиться… Короче, мне пришлось, или довелось, служить три года на тихоокеанском флоте… Вот какой был человек.
Пауза.
Я помню, как мы ехали от станции «Тайга» до станции «Владивосток» на почтово-пассажирском поезде семь дней. Мы ехали медленно, стояли у каждого семафора, и я был благодарен железнодорожникам за эту маленькую отсрочку… Мы ехали…, и вот интересно, можно ехать хоть куда, на восток, на юг, на север, и все время один и тот же пейзаж, в смысле, он меняется, конечно, но остается ощущение, что он один и тот же: это не очень густо растущие березы, такие равномерно расставленные бело-черные деревья, везде… Ну, в общем, тот пейзаж, глядя на который русский человек обязан сказать: «Боже… какая красота!» Выглядит это так: русский человек проснулся, выходит из еще спящего купе в коридор вагона, у него, вот так, висит на плече полотенце, в руке зубная щетка с уже надавленной на нее пастой, он слегка ослеплен утренним светом (в купе было темновато), останавливается у окна, вот так, держась за поручень. В коридоре стук поезда сильнее. Кто-то цедит воду из титана. Поезд: тудук-тук-тук, тудук-тук-тук. Проснувшийся: «Вооо, а где мы едем-то?» Человек с кипятком в чашке, сосредоточенно качаясь, медленно идет и из-за этого качается еще сильнее, говорит: «Да кто бы знал…» Проснувшийся: «Да?! Ну, все равно, какая красота…!» Тудук-тук-тук, тудук-тук-тук…
Нас везли два морячка, они одеты были в белую парадную форму и очень следили за своей внешностью. Оба маленького роста, у одного были усы, которые он очень любил и явно гордился ими, но разглядеть их можно было не сразу, а при желании нетрудно было и пересчитать все волоски у него на верхней губе, а другой был, мне почему-то запомнилось, из Тамбова, у него были кривые ноги и, вот здесь, значок «За дальний поход». Они выходили на каждой станции и прогуливались по перрону с кассетным стареньким магнитофоном, поглядывая по сторонам, в смысле – смотрят на них или нет. Ага… смотрят! Очень хорошо! Я тогда удивлялся, как у них на затылках держатся бескозырки, очевидно – они должны были упасть, но они все-таки висели… Безо всякой дурацкой метафоры, висели, как нимбы… Я только потом узнал, как они держатся… бескозырки. И что нет никакого секрета, они просто сами держатся, и все.
Морячки были забавные… Мы лезли к ним с расспросами, что да как, а они охотно рассказывали как…: «Ну, мы через пролив Лаперуза прошли, потом пошли в Камрань, там стояли…, потом пошли к Новой Зеландии, но там схода не дали, а в Австралии сход давали, но ходили только офицеры и…»
А я думал: «Ееелки зеленые… ведь я учил в школе английский язык… Зачем?» Ну были страны, в которых на этом языке говорят, ну была Европа, ну там где-то… Париж, Лондон, там, Амстердам, ну были и были, и Бог с ними со всеми… Мне-то что? Они иногда смутно тревожили тем, что они все-таки, вроде, существуют…, но конкретного желания не вызывали. Мир был огромным, книжным…
А эти морячки побывали, Бог мой, – в Австралии, Новой Зеландии… И мне предстоит то же самое, вот наденут на меня такую же форму… И вот-вот, уже скоро, поезд довезет нас до Владивостока, а там еще чуть-чуть – и какое-то море, какие-то страны… Неохота!!!! Потому что, хоть я и не знал ничего конкретно, но подозревал, что, ну конечно же, все там как-то не просто так, Австралия, Новая Зеландия, а там еще что-то такое, основное, чего мне знать не хочется, чего я боюсь, чего я очень боюсь и что очень скоро начнется… обязательно…
Это так же как, ну… Как… Помните, лет пятнадцать-семнадцать назад показывали, с большой помпой, а перед этим много говорили, дескать, впервые в кинотеатрах страны настоящий фильм ужасов – «Легенда о динозавре». Билеты было решительно невозможно купить, фильм показывали по две недели в кинотеатрах с широкими экранами. У касс была давка… Я ходил три дня подряд, простаивал по часу и, убедившись в том, что сегодня, увы… шел к выходу из кинозала и ждал окончания сеанса. Из зала была чуть-чуть слышна особенно громкая музыка и еще что-то… А потом выходили люди, и я всматривался в их лица. Они уже видели…! Они уже испытали это! Они выходили и как-то отличались от остальных, они двигались как бы замедленно, как в видеоклипах, неся неизвестное мне знание, которое я тоже приобрету, которого боюсь, но которое надо…, обязательно. А они уже что-то такое пережили, уже знают… Я хотел увидеть это в их глазах… Я уважал их и понимал, что даже не могу заговорить с ними… А потом, в пятницу, я и сам посмотрел это кино… Ну вот, посмотрел… И вышел… и поехал домой…
Но тут было дело посерьезнее, здесь было… Это как, знаете… Идешь в школу, темно, потому что зима. Все очень знакомо, все звуки мешают жить. Ну, вот такая тропиночка по снегу, деревья, снег. Впереди маячат другие бедолаги, какие-то мамы дергают вялых первоклассников. Снег, ветки, холодно.
Ты идешь, вот так, ну, чтобы руки не касались рукавов, а сквозь ветки и снег на втором этаже светятся три окна. Светятся таким ядовитым, особым светом. Это кабинет русского языка. И сейчас будет сразу два урока русского подряд… И ты идешь, но это хуже всего, это горе, это нестерпимая…
И ведь ты все выучил, и уроки сделаны, и, в общем, бояться нечего. Но… Эти три окна… И в голове проскакивают разные варианты того, как этого можно избежать, и мысли о том, как было бы здорово, если бы…, или о том, что пацаны из 48-й школы рассказывали, как они… Но ты идешь… Ужас…
Просто ты еще не знаешь, что учительница тебя ненавидит. Нет, не потому, что ты такой или сякой. А просто она тебя сильно не любит. Ты еще не догадываешься, что тебя могут не любить, ну потому, что ты еще…
Ооох…
А мы ехали, ехали… Мимо Байкала. Мимо Байкала ехали долго, потом еще ехали… Город Улан-Удэ…
Вот интересно, какой-нибудь москвич говорит какому-нибудь иностранцу: «Даа… Байкал – это наша гордость, это озеро самое большое, глубокое, там столько-то процентов всей пресной воды мира, там омуль…!»
Какой Байкал? Да до него дальше, чем до Африки… Намного дальше… А школьники в Хабаровске пишут сочинение в девятом классе «Петербург Достоевского». Какой Петербург? О чем вы? Семь часов разницы между этими городами, и березы…, много…, много…, много берез.
Кстати, если много раз произнести слово «много» («много», «много», «много»…) – то оно распадется на звуки и потеряет смысл…, и так любое слово. Особенно имена быстро распадаются… Но это так…
Мы спрашивали морячков о том, как служить, ну, в смысле… Ну, как бы… страшно или нет, сильно ли… Ну, понятно… Но спрашивали как бы без особого интереса, как бы так… А те говорили: "Неее, щас служить нормально – пионерский лагерь, вообще нормально, пальцем никто не…, не ссыте. Вот мы служили – это да… Тогда было, да… Серега, скажи, щас-то – пионерский лагерь. Неее – нормально… Только, главное, на Русский остров не попасть, а так – нормально…
Я как-то сразу запомнил и заволновался: «Так, главное – не попасть на Русский остров, потому что туда не стоит попадать, а если туда не попадешь, – все будет нормально». Но почему-то в то, что все будет нормально, не очень верилось…
Мы приехали во Владивосток рано утром, было еще совсем темно, и в воздухе висел туман…, даже не туман, а как бы маленький дождик, но такой мелкий и который не падает, а буквально висит в воздухе. Он был удивительно освещен прожекторами вокзала и порта, которые во Владивостоке рядом, и страшно холодным. Но мне так и не пришлось увидеть Владивосток днем, уже через три часа меня везли на катере на Русский остров.
Пауза.
Катер шел тихо, в смысле не шумел, и все сидели молча, все молчали, и даже те, кто сопровождал нас, – тоже молчали. Так – шш-шш-шш – шелестела вода. Никто не вертел головами, не смотрел по сторонам, все как бы замерли… Страшнооо.
А морячки, которые нас везли, были забавные, мне они казались тогда такими… А потом они слились с сотнями таких же точно, в смысле так же точно одетых… Но те мне запомнились… такие забавные. (В этом месте лучше показать картинки или фотографии моряков или изобразить, какими они бывают и что они делают.)
Представьте себе – вы проснулись однажды утром, а вы – гусар. То есть настоящий гусар. У вас такая специальная шапка – кивер, с такой длинной штукой. У вас такой ментик, с безумным количеством пуговиц и шнурочков, штаны, сапоги, шпоры…, вот здесь – сабля, и конь. Такое большое животное – конь.
И при этом вы все уже знаете: как ездить на коне, как рубить саблей, как все устроено, к какому полку вы приписаны, какое у вас звание, и, что еще страшнее, – вы помните былые бои и дерзкие вылазки… Но при этом вы очень удивлены всему этому. Так как только что проснулись, а тут такие дела…
И вот так, все три года, я почти каждое утро думал, и чем дольше служил, тем сильнее думал: «Я матрос! Настоящий! Такой как в кино, и даже еще более настоящий. Просто, матрос на корабле, вот такой…»
Этого не может быть! Это невозможно!
Даа.. а…
А на Русском острове было…сильно. Там было… сильно.
Я не могу смотреть, как ведут в школу 1 сентября первоклассников. Это просто ужасное зрелище. Чаще всего бывает… разная погода. Дождь или солнце – это неважно. Нарядная мама ведет чистенького, в новом костюмчике, еще не школьника, еще… маленького такого мальчика. Тот не вихляется, он несет букет срезанных бабушкой на даче цветов, которая еще вчера плакала, дескать, вот как время бежит, вот наш, ну, я не знаю, Сашенька уже и в школу… А он идет с этими цветами, глаза без выражения, и чего-то там себе соображает. Вот приводят его к школе, там много людей, первый звонок. И там его оставляют… Учительница первая моя… Алевтина Петровна или Зинаида Николаевна… А потом мальчик приходит из школы… такой странный…
Родители спрашивают: «Ну как?»
А чего «как»? (Это не мальчик говорит, это – я говорю.) Чего «как»? Да точно так же! В точности. Вы же там сами были. Вы же… Так что не надо… Знаете же…
А классе в седьмом-восьмом у вас появлялся, как из другого мира, учитель истории, такой свободный, такой другой… С ним можно было как-то неожиданно поговорить, или, когда он был тобой недоволен, было обидно, с ним можно было… То есть ты стоишь в туалете, писаешь, и он вдруг зашел и тоже пописал. И это как-то не укладывается в голове… Ну, в общем, хороший человек! Но потом его как-то не принимал коллектив, а он был бесконфликтный, его «съедали», или какие-то странные слухи…, или он женился как-то неудачно… В общем, он исчезал, как какие-то непонятные возможные возможности, а вместо него приходила… Понятно.
А на Русском острове было сильно…
Нас там встретили офицеры и прочие другие люди. Офицеры считали себя
www.libtxt.ru
Pragueratter | Все права защищены © 2018 | Карта сайта
