|
Осень. Пора утепляться! И не только нам, людям, но и братьям нашим меньшим. А что вы думали, им тоже холодно! Причем комфорт в промозглую осеннюю погоду важен для собак так же, как и стильный вид. Не верите? Сами у них спросите. Впрочем, лучше задайте этот вопрос основателям бренда Сanine Styles Марку Дрэндэлу и Чаду Конвею. Уж они-то знают в этом толк. Почти 60 лет они одевают домашних животных в самые модные наряды. О том, как переквалифицироваться из танцора в законодателя собачьей моды, читайте в новом материале «Понедельника». |
| Текст: Юлия Попова |
Не бойся все начать с нуля
Это сейчас Марк Дрэндэл — житель Нью-Йорка, а когда-то он жил в Мемфисе. В родном городе Марк зарабатывал на жизнь тем, что преподавал уроки бальных танцев. Несмотря на то, что ему нравилось такое занятие, молодой человек был совсем не уверен в том, что хочет посвятить ему всю жизнь. Однако именно благодаря танцам Дрэндэл обзавелся массой знакомых. И как-то раз одна светская дама, которую Марк обучал танцам, посоветовала своему преподавателю перебраться в Нью-Йорк. Она сказала, что этот переезд поможет ему добиться желаемого успеха. Дрэндэл внял совету женщины и вскоре уже бродил по нью-йоркским улицам в поисках хоть какой-нибудь работенки.
Занимайся тем, что тебе по душе
Марку повезло: он устроился продавцом в один из магазинов Versace. Зарплата у него была сравнительно небольшой, но все же он мог позволить себе содержать двух собак. Однажды во время прогулки со своим питомцами Дрэндэл повстречал актрису Бриджит Берлин. Та порекомендовала Марку заглянуть в один из старейших магазинов Нью-Йорка, принадлежавший некой Урсуле Ленхардт, для того, чтобы приобрести одежду для своих четвероногих друзей. Из любопытства Дрэндэл тут же отправился туда. Оказалось, Урсула, иммигрантка из Германии, открыла свою небольшую лавочку еще в 1959 году. Об этом она сама поведала Марку, когда они разговорились. Дрэндэл и Ленхардт сразу нашли общий язык. Вскоре молодой человек уже стоял за прилавком у Ленхардт, а через несколько месяцев, когда понял, что нашел то, что искал, он попросил Урсулу продать ему бизнес. Немка просто сказала Марку: «Неси бумагу!»
Ищи единомышленников
Так Марк Дрэндэл стал владельцем пусть и небольшого, но своего собственного дела. Некоторое время он трудился в магазине на Легстингтон-авеню в гордом одиночестве. Однако спустя 7 лет судьба свела его с Чадом Конвеем. Тот тоже был приезжим, родом из Канады. Чад стал не только другом Дрэндэла, но и бизнес-партнером. Благодаря кропотливому труду обоих, ассортимент товаров бутика значительно расширился. Теперь на прилавке можно было найти абсолютно все: от свитеров ручной вязки до эксклюзивных принадлежностей.
Постоянно развивайся
Сегодня Сanine Styles является единственным собачьим брендом в мире. А магазины Сanine Styles считаются одними из самых старейших во всем Нью-Йорке. В данный момент компания с более чем 60-летней историей открыла в городе уже третий по счету бутик. Каждый год Сanine Styles выпускает, как минимум, 2 новые коллекции одежды и аксессуаров для собак. Здесь вам и пальто, и свитера, и головные уборы, и обувь, и ошейники, и поводки, и сумки-переноски, и игрушки, и посуда, и разные вкусности, и даже кровати. В общем, все, что собачьей душе угодно.
Предлагай то, чего нет у других
Благодаря Сanine Styles домашние питомцы никогда не остаются в стороне и во время праздников. В бутиках компании каждый может приобрести для своего любимца настоящий карнавальный костюм. На официальном сайте Сanine Styles есть даже раздел, посвященный исключительно Дню Всех Святых. Переодевшись в дракона, акулу или, как это не смешно, в хот-дог, верный друг может составить достойную компанию своему хозяину и ходить вместе с ним по домам, клянча сладости. Не успели в этом году, запасайтесь на следующий!
Угождай во всем
Однако Дрэндэл и Конвей и на этом не остановились. Теперь каждая собака может не только приодеться в магазинах Сanine Styles, но и помыться, получить стрижку, укладку, педикюр. Владельцы компании гарантируют, что сотрудники будут очень любезны с любым, даже самым нетерпеливым клиентом. Кроме того, владельцам больших собак или тем, кто просто не имеет возможности придти в бутик на своих двоих (точнее четырех), Сanine Styles предоставляет услуги выездного парикмахера. В общем, сдается мне, Дрэндэл и Конвей скоро начнут торговать собачьими смартфонами, потому что все остальное, благодаря Сanine Styles, у пушистых ньюйоркцев уже есть!
ponedelnikmag.com
Фото: Deetach by Chico&DOG
Выгуливая собаку в дождь, владельцы ведут себя так, будто отбывают настоящую повинность. Но на самом деле, намного больше дискомфорта этот процесс доставляет именно собакам, ведь у них нет вещей, которые уберегут от мерзкой влаги – зонта и хорошего кожаного пальто. И даже если хозяева заботятся о здоровье питомца и приодевают его в какой-нибудь комбинезон, он все равно вынужден терпеть жгучий позор во дворе, осознавая, что поводок и ошейник вообще не подходят к неожиданному аутфиту. Как же поступить четвероногим адептам моды в такой ситуации?
Фото: Deetach by Chico&DOG
Фото: Deetach by Chico&DOG
Deetach разработан выпускником факультет промышленного дизайна и внештатным дизайнером компании Samsung Карлосом Мендезом. Его тоже бесил тот факт, что все элементы прогулочного гардероба его двух псов выглядят нелепо и вразнобой, поэтому он взялся придумывать стильный, эргономичный и функциональный комплект, в котором все детали подходили бы друг к другу.
Фото: Deetach by Chico&DOG
Внешняя часть элементов выполнена из водонепроницаемой, добротной кожи, производимой в Южной Америке. Для того, чтобы собакам было удобно и приятно все это носить, Карлос использовал в качестве подкладки "костюмчика" замшу. Все металлические элементы сделаны исключительно из нержавеющей ткани. Ошейник-жилет представляет собой надежное и теплое приспособление, к которому крепится поводок. Поверх него в дождливую погоду можно надеть пальто, а в темное время суток еще и присоеденить LED фонарик на батарейке. Поводок дополнительно оформлен мешочком для лакомств, из тех же материалов, в том же стиле.
Фото: Deetach by Chico&DOG
Комплект представлен в трех размерах: XS для крошечных, S для маленьких и M – для среднего размера собак. Сногсшибательную реакцию, которую вызывает Deetach у модной публики в Лос-Анджелесе, сумели уже оценить пшеничный терьер Чико и мини-шнауцер Диоги.
glorypets.ru
© Дмитрий Воденников, 2016 (текст)
© Таня Кноссен-Полищук, 2015 (иллюстрации)
© Издательство «Лайвбук», 2016
Мы узна́ем друг друга по запаху.
Я отдаю себе отчёт в том, как это звучит.
В современном мире многие темы табуированы, и мы все (правда, только в теории – потому что вагон метро доказывает обратное) должны быть кристальны и стерильны.
Но узна́ем мы друг друга по запаху.
…В известном сюжете с Орфеем и Эвридикой – Орфей, спустившийся в Аид, угадывает свою потерянную возлюбленную по тени. Тень – это здорово. Она скользит и ей не больно. Ну, может, только грустно немного. Но когда к нам приходят люди (а одиночество это тот же античный ад, где никто никого не мучает, а просто скользят), то этих людей, которых мы могли бы любить, мы угадываем по их телесному облаку.
Потому что один чужой запах приходит к тебе я говорит: «Я твой. Жаркий, кожный, неприятный. Но ты будешь со мной». А другой – приходит и говорит, даже раньше, чем ты успел хоть что-то спросить: «Ты никогда не будешь меня любить. И неважно, что во мне почти нет мускуса».
Потому что пока ты жив – ты пахнешь.
Потому что когда ты любишь – ты пахнешь.
Потому что нет ничего слаще запаха возлюбленного твоего.
Впрочем, смерть тоже пахнет. Но к тебе это уже не имеет никакого отношения.
Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,С певучим именем вмешался,Но всё растаяло, и только слабый звукВ туманной памяти остался. Сначала думал я, что имя – серафим,И тела лёгкого дичился,Немного дней прошло, и я смешался с нимИ в милой тени растворился. И снова яблоня теряет дикий плод,И тайный образ мне мелькает,И богохульствует, и сам себя клянёт,И угли ревности глотает… Я помню, как я однажды пришёл к женщине, которую любил, в больницу. Это было так давно, что я не помню почти ничего: ни сколько лет мы к тому времени были близки, ни того, расстались ли мы уже на тот момент или ещё были вместе. Зато я отлично помню, как уходя, склонился над койкой и поцеловал ей руку.
Рука пахла чем-то кислым. Это нормально. В больницах тебя раз в день протирают специальным раствором, чтоб ты не залежался и не зацвёл, и этот раствор делают из спирта, шампуня и ещё какой-то гигиенической чепухи. (Только сейчас подумал, что рассказывать про поцелуи рук – какая-то моя мания, я ведь уже писал об этом. Но ничего: потерпите немного. Скоро меня протрут этой специальной смесью из спирта, шампуня и ещё какой-то гигиенической чепухи, и я перестану пахнуть самим собой и говорить о своих наваждениях. Я стану стерилен и выглажен. Как девичья ткань на её призрачных, ничем не пахнущих грудях.)
Так вот – этот чужой запах (точнее отсутствующий её запах, а любимые люди, даже бывшие, всегда будут пахнуть для нас самым блаженным образом) поразил меня больше, чем вся невыносимая ситуация и само затрапезное отделение бедной районной больницы.
Всё, что у нас остаётся от нашей любви, – это память о запахе некогда любимого человека.
Не письма, не фотографии, не наши книги, не наша гордость, не наши обиды, а именно эта обонятельная память.
Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.
Вы чувствуете, как там сильно пахнет вином и яблоками?
Помните, из рассказа Бунина (когда героиня хоронит того единственного мужчину, которого она смогла полюбить в их сиротском эмигрантском Париже)?
Когда она, в трауре, возвращалась с кладбища, был милый весенний день, кое-где плыли в мягком парижском небе весенние облака, и всё говорило о жизни юной, вечной – и о её, конченой. Дома она стала убирать квартиру. В коридоре, в плакаре, увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной подкладке. Она сняла её с вешалки, прижала к лицу и, прижимая, села на пол, вся дёргаясь от рыданий и вскрикивая, моля кого-то о пощаде.
Здесь очень важно – это: «Прижала её к лицу».
Она на самом деле не к лицу её прижала. К носу.
Потому что это всё, что у неё осталось теперь. И это то, что уйдёт быстрее всего. Даже не надо будет отдавать шинель в чистку.
Запах умирает очень быстро.
Письма ты ещё перечитаешь, обиды вспомнишь, а запах уйдёт с подкладки летней шинели быстрее, чем опадут листья над вашей могилой. И шинель теперь будет пахнуть всего лишь сукном и пылью. Ну и немножко коридором. Мышиным запахом проигранной жизни.
Осыпались листья над Вашей могилой,И пахнет зимой.Послушайте, мёртвый, послушайте, милый:Вы всё-таки мой. (…) Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду,– Что ленты от Ваших венков! –Я Вас не забыла и Вас не забудуВо веки веков! Таких обещаний я знаю бесцельность,Я знаю тщету.– Письмо в бесконечность. – Письмо в беспредельность. –Письмо в пустоту. (Марина Цветаева)В своё время мы любили играть с О. Х. (вот уж кого я действительно любил через все невозможности и через время) в одну игру.
– Вот что ты скажешь, чтоб я узнала тебя? Если, допустим, нам завяжут глаза, и надо будет задать только один вопрос, а голос будет изменён? – говорила она.
Мы договорились, что это будет название какой-то моей книги (идиот! мне это ещё казалось важным). Но сейчас я осознаю, что такое решение было бездарным и неэкономным растрачиванием данных нам выразительных средств. Потому что нам – по законам игры – должны были завязать глаза, а не заткнуть тампонами нос.
Мы узна́ем тех, кого любим, по запаху. Это же так очевидно.
Потому что внешне – мы можем стать неузнаваемы для любящих глаз.
На пути обратномСтало страшно –Сзади хрипело, свистело,Хрюкало, кашляло.Эвридика: – По сторонам не смотри, не смей,Край – дикий.Орфей: – Не узнаю в этом шипе голос своейЭвридики.Эвридика: – Знай, что пока я из тьмы не вышла, –Хуже дракона.Прежней я стану когда увижуСинь небосклона.Прежней я стану – когда задышитГрудь – с непривычки больно.Кажется, близко, кажется, слышно –Ветер и море.Голос был задышливый, дикий,Шелестела в воздухе борода.Орфей: – Жутко мне – вдруг не тебя,Эвридика,К звёздам выведу, а…Он взял – обернулся, сомненьем томим –Змеища с мольбою в глазах,С бревно толщиною, спешила за ним,И он отскочил, объял его страх.Из мерзкого брюхаТянулись родимые тонкие рукиСо шрамом родимым – к нему.Он робко ногтей розоватых коснулся.– Нет, сердце твоё не узнало,Меня ты не любишь, –С улыбкою горькой змея прошептала.Не надо! не надо! –И с дымом растаяла в сумерках ада.Мне кажется, это стихотворение Елены Шварц как раз об этом.
Да, именно так: не потеряй мой запах, не забывай его, не оборачивайся. Услышь меня.
Через все кислые больничные протирки. Через всё отвращение неузнаванья.
Через всю нашу невозможность защитить другого от клеёнчатого запаха смерти.
Но в самый ответственный момент – мы всегда оборачиваемся.
И теряем саму возможность хоть что-либо изменить.
В этом смысле – мне нравится, как жизнь подсовывает тебе рифмы. Пройдёт лет семь или десять, и то, что раньше было твоим поступком, аукнется чужим. То, что было твоим наваждением, станет чужой галлюцинацией. То, что было твоей виной, станет твоей реальностью.
(Иногда мне кажется, что мы вообще живём в одном сплошном огромном стихотворении. Или просто сами и есть это одно огромное стихотворенье.)
Так уж случилось, что четыре года назад я тоже оказался в больнице.
И человек, которого я к тому времени любил, пришёл ко мне, принёс два яблока, сел на стул, и смотрел с ужасом на то, что от меня осталось.
Трудно разговаривать с человеком, у которого трубка в голове. А у меня она – была. Разговор не очень клеился. Да и вообще – когда ты лежишь привязанный к стене проводом, через который у тебя откачивают кровь из головы, вся ситуация как-то не очень располагает тебя и неподготовленных свидетелей этого зрелища к необязательной светской болтовне. Поэтому я был раздражён и мучителен. Но – тем не менее – О. не унывал.
И вот когда уже настало время прощаться, О. нагнулся к моей руке и её поцеловал.
И вот в этот момент как раз и пришла расплата.
– Это не ты, – сказал он. И заплакал.
И тут-то и тренькнула эта рифма. Через пятнадцать лет. Тренькнула и дописала строфу.
А ведь я всегда так гордился своим запахом.
Мне говорили, что он блаженный.
А теперь я пах смесью спирта, шампуня и ещё какой-то гигиенической чепухи.
И с этим – уже ничего нельзя было поделать.
У Ахмадулиной есть стихотворение про зависть, начинающееся строчкой «Я завидую ей молодой…» и адресованное Ахматовой, где Ахмадулина перечисляет то, чему можно завидовать, глядя из времени её поэтической молодости в сладостную (по ошибке) метель Серебряного века. Перечислив все предсказуемые «зажжённые зрачки», Ахмадулина подводит вполне рыцарский итог:
Я завидую ей – меж корней,нищей пленнице рая иль ада.О, когда б я была так богата,что мне прелесть оставшихся дней?Но я знаю, какая расплатаза судьбу быть не мною, а ей.
У Ахматовой тоже есть стихотворение, где она упоминает про зависть. Правда, делает она это совершенно фокусническим способом (я, кстати, очень люблю Ахматову, в том числе и за её фокусы, а за что ещё можно любить?).
Она прокручивает перед собой и читателем вариант своей удачной, не изуродованной революцией и сталинским террором судьбы. И тоже подводит итог:
Но если бы оттуда посмотрелаЯ на свою теперешнюю жизнь,Узнала бы я зависть наконец…Само стихотворение такая концовка не портит, но мне сейчас интересно другое – а именно: этот специальный хищнический жест. Этот удар лапой. Который говорит больше о написавшем, чем всё предыдущее мастерски сделанное стихотворение. Потому что именно в этот момент мы понимаем, что перед нами – странный перевёртыш. И смысл этого перевёртыша в том, что человек, так громко только что отказавшийся от названного недуга, скорей, всего им основательно заражён. Так бывает.
Иными словами, сравнивая эти два текста, можно с достаточной точностью констатировать: что, скорей всего, Белла Ахмадулина как человек испытывать зависть не умела, а вот Анна Ахматова, я думаю, наоборот. Разумеется, речь тут идёт только о славе. А чему ещё можно завидовать? Не шляпкам же, не людям же, не чьей-то же чужой простой обыкновенной счастливой любви.
Надежда Мандельштам как-то обмолвилась, говоря об А. А.: «Что же они всегда так носились с этой славой?» Ей это было непонятно. Она была насмешница и злюка. Слава её сперва не прельщала. Неслучайно также, что весь разговор Ахматовой с Солженицыным слегка разочаровал последнего, потому что внутренний смысл их беседы для Ахматовой сошёлся, как луч, в одной реплике: «Вы готовы к славе?» А Солженицын, наверное, хотел думать и говорить о другом.
«Одно у вас осталось испытание. Испытание славой», – примерно это сказала Ахматова.
Конечно, это не может не покорябать слегка. Она бы ещё это Шаламову сказала.
Вот, собственно, об этом и пойдёт речь.
О словесном лукавстве.
И сейчас я тоже вам покажу фокус.
…Вот стихотворение Ахматовой 1922 года. Оно называется «Клевета». Звучит оно так.
И всюду клевета сопутствовала мне.Её ползучий шаг я слышала во снеИ в мёртвом городе под беспощадным небом,Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.И отблески её горят во всех глазах,То как предательство, то как невинный страх.Я не боюсь её. На каждый вызов новыйЕсть у меня ответ достойный и суровый.Но неизбежный день уже предвижу я, –На утренней заре придут ко мне друзья,И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,И образок на грудь остывшую положат.Никем не знаема тогда она войдёт,В моей крови её неутолённый ротСчитать не устаёт небывшие обиды,Вплетая голос свой в моленья панихиды.И станет внятен всем её постыдный бред,Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,Чтоб в страшной пустоте моё осталось тело,Чтобы в последний раз душа моя горелаЗемным бессилием, летя в рассветной мгле,И дикой жалостью к оставленной земле.Чистая душой Лидия Чуковская в своих «Воспоминаниях» замечает (со всеми необходимыми, естественно, реверансами), что это стихотворение слишком классично для неё. И именно поэтому она, скорей всего, «не слышит» его. «Оно слишком мраморное», – добавляет Лидия Корнеевна.
Но дело, я думаю, не в этом.
Дело в том, что это стихотворение Ахматовой – ложь.
Ложь, для устранения которой, в сущности, нужна одна маленькая вещь. Надо заменить одно слово (второе слово, которое придётся заменить, вполне и в оригинале случайно, его могло и не быть, это слово служебное, эпитет, оно тут незначимо).
Потому что – если писать настоящее честное стихотворение – то начинать Ахматовой надо было так (я добью первую строчку ради сохранения ритма коротким местоимением места, но даже и оно могло быть неслучайным) – и напиши она так – и стихотворение стало бы больным, огромным и честным. Просто трагическим бы стало. По-настоящему трагическим.
Потому что, когда к нам на утренней или вечерней заре придут друзья, любимые и близкие, – самым огромным ужасом для нас (если бы мы могли это, незримые, наблюдать) была бы не клевета, не лживые слухи. Что нам за дело до них?
А правда.
Которая вылезла бы, как куриное перо из подушки, как змея из ботинка, как дурной запах из туалетного коридора.
И вылезшую раз – её уже нельзя было бы упрятать подальше.
И вот тут-то бы и «стал бы внятен всем её постыдный бред». Только бред не в смысле ложь, чужая нечестная игра и наговор, а в смысле – наш собственный бред, личное нечистое безумие. Все измены, все слова за спиной, вся двойная игра, вся изнанка нашей жизни.
Вот с этим человеком ты изменял вот этому, вот этому ты выбалтывал то, что скрывал от третьего, вот этого ты никогда не любил, а врал, что любишь, вот этого ты предал – а любил ты вообще когда-нибудь хоть кого-то? Что молчишь? Помер и молчишь? Лежишь, окостенев, а раньше умел быть гибким? Ах ты сучонок. Это раньше у тебя всегда был готов ответ («достойный и суровый», как любая ложь, она всегда достойна – посмотрите на лица врущих по телевизору).
И тогда понятно, почему все отшатываются от тебя.
И понятно, почему на соседа не смеет поднять глаз стоящий рядом.
И тогда понятно, почему в страшной пустоте остаётся твоё тело. За чужой наговор – тебя не покинут. «Он пил кровь христианских младенцев на завтрак и ел яйцо всмятку» – да какая разница. Понятно же, что не пил.
А вот за высветившуюся правду – да.
И вот тут-то ты и останешься совершенно один и станешь извиваться, летя в обещанной рассветной тьме. Потому что нечем тебе будет прикрыться. От собственного позора.
Никакая любовь не поможет.
Есть такие ужасные фотографии времён Великой Отечественной войны, когда гитлеровские солдаты обосновались во Львове, и там местные антисемиты гоняют женщин и мужчин, с которых силой сорвали одежду. Они с перекошенными от животной радости лицами, улюлюкая и избивая, пинками заставляют евреев бежать по улицам родного города – и им, насилующим, родного, и им, загнанным, тоже родного. Они, наверное, здоровались раньше на этих улицах. Говорили о молоке. О новостях. Судачили. Сплетничали. Помогали друг другу.
Ходили по этой европейской уютной брусчатке. Будь она проклята.
А теперь – их гонят, как голых крыс.
Смотреть на эти фотографии без содрогания невозможно.
Они потом ещё долго будут мучить тебя.
Как осуществлённый ад.
Который хуже любой смерти.
Поэтому извивайся, вой, разрываемый дикой жалостью к земле, на которую тебе уже не вернуться, и собственного позора на которой не прикрыть.
Не заслонить рукой кучерявый срам.
Не спасти собственной куриной кожи, некрасивых толстых ляжек, дряблого живота.
Вот – какое стихотворение должна была написать Ахматова.
И всюду правда здесь сопутствовала мне.Её ползучий шаг я слышала во снеИ в мёртвом городе под беспощадным небом,Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.И отблески её горят во всех глазах,То как предательство, то как невинный страх.Я не боюсь её. На каждый вызов новыйЕсть у меня ответ достойный и суровый.Но неизбежный день уже предвижу я, –На утренней заре придут ко мне друзья,И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,И образок на грудь остывшую положат.Никем не знаема тогда она войдёт,В моей крови её неутолённый ротСчитать не устаёт реальные обиды,Вплетая голос свой в моленья панихиды.И станет внятен всем её постыдный бред,Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,Чтоб в страшной пустоте моё осталось тело,Чтобы в последний раз душа моя горелаЗемным бессилием, летя в рассветной мгле,И дикой жалостью к оставленной земле.
Но это стихотворение написала не она.
А я.
Завидуйте.
Смерть, она, понятно, разноцветная.
Когда мне сверлили голову, а я был под наркозом, мне казалось, что я задыхаюсь под серым провисающим одеялом, которое натянуто до горизонта, а вся земля, или то, что можно считать землёй, похожа на огромные неровные ватные холмы, спелёнутые так неудачно, что было совершенно непонятно, как по этим мягким холмам можно идти. Собственно, я и не шёл.
Худо-бедно перекатываясь в этом клаустрофобическом войлочном мире, я свалился в одно из углублений, небольшую сухую яму, поднял глаза и увидел тебя.
Смотреть в лицо человека, которого любил, даже если от человека осталась только живая голова, как у Чеширского кота, который плывёт в пространстве – это, надо сказать, успокаивает. Я никогда не думал об этом раньше. Мне казалось, что в минуту сильного страха или большой боли тебе уже должно быть всё равно. Я думал, что всё то, что называется человеческой любовью (если все мы вообще имеем право свои кошачьи чувства называть любовью), отступает перед естественной эгоистичной паникой или сухим ожесточением самовывоза.
Но тут оказалось, что нет.
– Я люблю тебя, я люблю тебя, спасибо тебе и прости меня, – говорил я чеширской преувеличенной голове, плывущей под провисающем одеялом и смотрящей на меня с привычной доверчивостью и интересом. (Наверное, так глядят на новорождённых. Ты вообще так умеешь смотреть на людей. Как будто весь мир и все люди новорождённые. А ведь это не так.)
И страх отступал. И клаустрофобия уходила.
Только надо было внимательно и не отрываясь смотреть в твоё лицо и повторять то, что никто не услышит. Даже ты.
И тогда я понял, что предсмертье и смерть – серые.
…Бедная моя собака, единственное существо, которое осталось возле меня после всего (да и то вынужденно), ночью спит со мной в кровати, закрутившись в плед и расположившись в ногах. Если меня мучает совесть, бессонница или боль, и я не могу спать – я иногда хочу её подозвать в надежде, что мне, прижавшись головой к её горячему боку, будет легче заснуть. Зная её упрямый характер, я не всегда её зову напрямую. Иногда я практикую хитрый ход. Учитывая, что таксы крайне любопытны и ревнивы, я начинаю целовать подушку рядом с собой и что-то ласково приговаривать. Раздираемая недобрыми чувствами, собака выбирается из кокона тряпок и приходит посмотреть. Выяснив, что там нет другой, случайно незамеченной ею таксы, прокравшейся в нашу постель, она ложится на целуемое мес то и таким образом моя цель достигается.
– Какой же я хитрый, – думал я, пока благодаря моим блужданиям под серым провисающим одеялом у меня не открылись глаза, и я не внял прозябанью лоз и полёту ангелов. Как только всё это я проделал, картина моего мира, надо сказать, сильно изменилась.
– О господи, – тяжело думает моя такса, когда среди ночи она в очередной раз слышит мои причмокивания. – Опять этот контуженный разговаривает с подушкой! И ведь надо идти. Ну ничего, рано или поздно я доберусь до телефона и вызову Общество охраны животных.
После чего она, криво переставляя короткие ноги, протискивается по холмам зимнего одеяла, оступаясь и заваливаясь, и ложится у моего лица без движения. Она закрывает глаза и ей снится сон.
…Когда мы были совсем маленькими: я тираничным сорокалетним дураком, только что заведшим собаку, а она «весёлой игривой таксочкой» (если верить объявлению, по которому я её приобрёл) – она, как и положено было по её щенячьей природе и объявлению, везде весело бегала и оставляла лужи мочи и горки какашек. Какашки мне были безразличны, а вот лужи сильно выводили меня из себя.
Я уже рассказывал это всё в одном своём «собачьем» стихотворении, но я нигде не рассказал, что однажды собака справила малую нужду в свою полёжку (в спальное личное место типа тканевой муфты, стоящей на полу). Когда я всё это увидел, у меня помутилось в глазах. Чтобы наглядно показать, каких льгот с этого момента она навсегда лишается в этом доме, я схватил собаку за шкирку в одну руку, полёжку в другую и повлёк и написавшую и описанное на лестницу к мусоропроводу.
Там – не выпуская собаку – я как-то одной левой рукой (наступая ногой на ткань, по-видимому) умудрился порвать её спальное место на куски и демонстративно спустил их в мусоросборник. Чуня висела в воздухе и смотрела на все мои поучительные манипуляции.
– Ну вот и всё, – думала она. – Это конец. Следующая туда полечу я.
Смерть ей, наверное, представилась мусоросборником.
Он был синий, крашенный грубой масляной краской. С подтёками.
У Елены Шварц (ныне уже покойной питерской поэтессы) есть стихотворение из цикла «Шесть больших стихотворений», которое называется «Гостиница Мондэхель». Оно как раз о пережидании времени после смерти.
Гостиница, каких, должно быть, много,Я расплатилась, кошелёк мой невесом,Поёжишься пред дальнею дорогой,При выходе разденут – вот и всё.И упадёшь ты – лёгкий, бездыханный –В своих прабабок и приложишься к цветам,Тропою тёмною знакомою туманнойВсё ближе, ближе – к быстрым голосам.Меня в этих быстрых голосах больше всего поражает то, что, как явствует из контекста, эти голоса очевидно идут снизу (упадёшь, приложишься к цветам, похороненные ранее прабабки, к которым тебе придётся присовокупиться, стать общей суммой всех мёртвых) – но вдруг происходит какое-то необъяснимое перевёртывание этой гигантской куклы-неваляшки. И быстрые голоса – против всего ранее написанного – начинают звучать не рабскими, подземными, запертыми в глубине, а птичьими, свободными, весенними, какими-то римскими или, может быть, пастернаковскими. Поднимающими твою голову вверх. Как будто они там – над круглым отверстием в куполе.
Что-то похожее есть у Тютчева. В чуть ли не альбомном стихотворении. С совершенно банальной предысторией.
Впросонках слышу я – и не могуВообразить такое сочетанье,А слышу свист полозьев на снегуИ ласточки весенней щебетанье.
«Вот четверостишие, которое папа сочинил на днях, – написала зимой 1871 года дочь Тютчева Дарья Фёдоровна своей сестре, – он пошёл спать и, проснувшись, услышал, как я рассказывала что-то маменьке».
Я думаю, Тютчев немного приукрасил действительность. Чтобы сделать приятное дочери. Или просто было лень объяснять. Есть такой момент выплывания из сна, как правило, дневного. Когда заснул в сумерках, спал глубоко и темно, а когда очнулся и начал выныривать, то все человеческие звуки слышатся тебе преувеличено – и от этого чаще всего мучительны. Наложившиеся на скрип по снегу – они скорей всего были похожи на упомянутые шварцевские быстрые приближающиеся голоса. Приближающиеся – значит, становящиеся огромными. Озноб и тоска ещё продолжающейся жизни.
Самое важное для меня во всех трёх фрагментах – это слова «голоса» и «говорить». Я сначала не заметил этого и писал как писалось, но получается, что самое запоминающееся в тот момент, когда что-то происходит с твоим мозгом и он отключается или затуманивается, это звук и говорение.
Может, просто человеку страшно оказаться в неизвестной местности безъязыким, и он хочет хоть с кем-нибудь аукаться? В этом смысле загробье тогда – это там, где голосов уже нет. Они отступят предпоследними, потом ещё немного продержится цвет, но потом и он померкнет, и ты провалишься в мягкий войлок придуманного неумиравшими людьми бессмертья и перестанешь быть.
Поэтому больше всего из всех вариантов меня устраивает следующий уход в темноту. Будем считать, что это рассказал мне мой знакомый.
Так уж случилось, что два года назад его за полгода посетили пять ангин.
– Вы ещё не умерли? – спросила его участковый врач, когда узнала, что у приятеля была уже и четвёртая.
– Ещё нет, – вежливо ответил тот, вышел из кабинета с больничным и через неделю заболел снова.
Но перед этим он затеял у себя ремонт в комнате и поэтому спал на кухне, куда был перетащен компьютер, и где также ночевал его друг, который помогал ему этот более чем своевременный и символичный ремонт делать.
Когда у моего знакомого стала быстро и угрожающе высоко подниматься температура, друг, соскоблив с рук извёстку и выпив пива, как раз смотрел скачанную серию «Декстера». Они попытались всякими способами температуру сбить, но это было невозможно, и мой знакомый приготовился к обещанному гнойному абсцессу и скорой помощи. Преувеличенные дубляжом голоса разговаривали в компьютере о том, как они будут расчленять тело. Приятель лёг лицом вниз и понял, что на него наплывает огромный оранжевый апельсин.
Он наплывал с такой неизбежностью и жаром, как может быть только в детстве.
Это не было тоскливое серое безвременье пододеялья.
Это не было зловонной скукой собачьего мусоросборника.
Это было счастье.
Лицо несуществующего бога или раскрывающаяся улыбка неисчезающего Чеширского кота.
– Если бы я мог выбирать, куда уплыть и где потерять себя, – я бы выбрал оранжевое, – сказал приятель.
Я бы тоже.
Ну и последнее.
Я не верю в бога, не верю в жизнь после смерти, не верю в загробье, но когда мы будем перелетать, прорывая, слуховую мембрану, которая безвозвратно отделит нас, улетающих, от нас, переставших быть, – мы узнаем о себе нечто важное.
Вот в это я верю.
Когда мозг начнёт схлопываться, он покажет нам на прощанье картинки – от которых нам нельзя будет отвести глаз. Хотя бы по той простой причине, что глаз уже не станет. Одно только лихорадочное беспощадное внутреннее зрение. И это зрение и будет наш рай и ад, наша свобода и наше сожаление, а не то, к чему мы себя готовим.
И, быть может, кто-нибудь, перед кем мы чувствуем себя так ужасно виноватыми, потому что пока мы были живыми, мы только и делали, что терзали их, подстраивая под себя, – быть может, нам этот кто-нибудь скажет вослед, вытягивая подбородок из ватных или простынных барханов, мучимый несуществующей перед нами виной:
– Мальчик мой! Девочка! Кошка! Собака! Прости меня!
Но мы ему уже не ответим.
fictionbook.ru
Шерсть домашней собаки (Волчанка собак familiaris) относится к волосам, которые покрывают его тело. Шерсть собаки может быть двойным пальто, составленным из мягкой грунтовки и более грубого пальто или единственного пальто, которое испытывает недостаток в грунтовке. У двойных пальто есть главное пальто, сделанное из жестких волос помочь отразить воду и оградить от грязи и грунтовки, чтобы служить изоляцией. Мех условий и волосы часто используются попеременно, описывая шерсть собаки, однако в целом, двойное пальто, например, как этот Ньюфаундленда и большинства горных собак, упоминается как шуба, в то время как единственное пальто, как этот Пуделя, упоминается как пальто волос.
Есть большее разнообразие цветов пальто, образцов, длин и структур, найденных у домашней собаки, чем в ее отношениях волка, даже при том, что собаки и волки принадлежат тем же самым разновидностям (Волчанка собак). Различные породы используют различные названия длинноволосых и типов с короткой стрижкой, нет никакой стандартной номенклатуры для длины, стандарты породы дают приемлемые длины измерением. Пальто раскрашивает собак, были вряд ли первоначально отобраны для людьми, но был, вероятно, непреднамеренный результат некоторого другого процесса выбора (т.е. выбор для скучности). Исследование нашло, что скучность вносит связанные физические изменения, включая окраску пальто и копирование.
Домашние собаки часто показывают остатки защитной окраски, общего естественного камуфляжного образца. Основной принцип защитной окраски - когда животное будет освещено сверху, тени будут брошены на брюшной стороне тела. Эти тени могли предоставить хищнику или добыче с визуальными репликами, касающимися движения животного. Будучи более светлым на брюшной стороне тела, животное может противодействовать этому, и таким образом одурачить хищника или добычу. Альтернативное объяснение состоит в том, что спинные и брюшные стороны животного испытывают различные давления выбора (от потребности смешаться с различными фонами, когда рассматривается сверху и ниже) приводящий к отличающейся окраске.
Современные породы собаки показывают широкий диапазон пальто colorings, образцов, длин и структур. В последние годы понимание генетического основания для пальто, окрашивающего и копирующего и длины пальто и texturing, увеличилось значительно.
В настоящее времяесть восемь известных генов в пределах собачьего генома, которые связаны с цветом пальто. Каждый из этих генов происходит по крайней мере в двух вариантах или аллелях, который составляет изменение в цвете пальто между животными. Каждый из этих генов существует в фиксированном местоположении или местоположении, генома животного. Места, связанные с собачьим цветом пальто:
(Агути) местоположение
Аллели в местоположение связано с производством агути сигнальный белок (ASIP) и определяет, выражает ли животное появление агути, и раз так что тип, управляя распределением пигмента в отдельных волосах. Есть пять подозреваемых аллелей, которые происходят в местоположение:
Большинство текстов предполагает, что иерархия подчинения для местоположение аллели, кажется, следующим образом: A> a> a> a, однако исследование предлагает существование попарного господства / удаляющихся отношений в различных семьях а не существование единственной иерархии в одной семье. Это означает, например, что A может быть не полностью доминирующим по a. Недавние исследования показывают загар седла, чтобы быть модификацией tanpoint фенотипа, вызванного косвенно других генов с ASIP.
B (коричневое) местоположение
Аллели в местоположении B связаны с производством связанного белка tyrosinase 1 (TYRP1) и определите степень, которой животное выражает tyrosinase, фермент, связанный с производством меланина, в его пальто и коже (включая подушки носа и лапы). Есть две известных аллели, которые могут произойти в местоположении B:
B доминирующий к b. У животного, у которого есть по крайней мере одна копия аллели B, будут черный нос, подушки лапы и глазные оправы, в то время как у животного, которое является гомозиготным для любой из b аллелей, будут нос печени, подушки лапы и глазные оправы.
D (разведенное) местоположение
Аллели в местоположении D (melanophilin ген или MLPH) связаны с растворением eumelanin и/или phaeomelanin и определяют интенсивность пигментации. Есть две известных аллели:
D доминирующий к d. Homozygosity d иногда сопровождается потерей волос и рецидивирующим воспалением кожи, условие, называемое или цветным облысением растворения (CDA) или темными волосами фолликулярным нарушением роста (BHFD) в зависимости от породы собаки.
E (дополнительное) местоположение
Аллели в местоположении E (melanocortin рецептор 1 ген или MC1R) определяют, выражает ли животное маску melanistic или наложение седины, а также определение, выражает ли животное eumelanin в своем пальто. Выражение eumelanin приведет к черному или коричневому пальто, в то время как отсутствие выражения eumelanin приведет к красному или желтому пальто. Есть четыре известных аллели, которые происходят в местоположении E:
Иерархия подчинения для аллелей местоположения E, кажется, следующим образом: E> E> E> e> e. Аллель Седины была изучена только в Салуках и афганских Собаках, последнем, в котором она упоминается как «Домино». Его размещение в иерархии подчинения не было укреплено. E соболиная дополнительная аллель была изучена только у английских Кокер-спаниелей и производит соболя в присутствии всех аллелей местоположения K. Выражение зависит от животного, являющегося гомозиготным для a и не обладающего E или E. Выражение E зависит от животного, являющегося гомозиготным для a и не обладающего E или K. Животное, которое является гомозиготным для e, выразит красное или желтое пальто независимо от аллелей в других местах (если животное не будет гомозиготным для c в местоположении C, когда это будет альбинос).
H (шут) местоположение
Исследования ДНК еще не изолировали ген в местоположении H, но черты, связанные с ним, были нанесены на карту к хромосоме 9. Местоположение H - местоположение модификатора (местоположения M), и аллели в местоположении H определят, выражает ли животное образец шута (белая основа с черными масками). Есть две аллели, которые могут произойти в местоположении H:
H доминирующий к h. Размножение данных предполагает, что H эмбриональный удаляющийся летальный и что поэтому все шуты - H/h. Аллель Арлекина определенная для немецких догов. Поскольку H - местоположение модификатора местоположения M для образца Арлекина, который будет выражен, одна копия аллели H (в местоположении H) и одна копия аллели M (в местоположении M) должны присутствовать (т.е. H/h и M/m).
K (доминирующий черный) местоположение
Аллели в местоположении K (ген β-Defensin 103 или DEFB103) определяют окрашивающий образец шерсти животного. Есть три известных аллели, которые происходят в местоположении K:
Иерархия подчинения для аллелей местоположения K, кажется, следующим образом: K> k> k. Окраска животного, которое обладает по крайней мере одним K, будет определена аллелями, которыми это обладает в B и местах E. Животное с одной k аллелью и никакой аллелью K выразит коричневый с полосками образец своему пальто, если это не будет гомозиготным для e (в местоположении E) или возможно гомозиготное для (в местоположение). Животное, которое является гомозиготным для k, выразит образец агути в соответствии с аллелями, которые это имеет в местоположение.
M (merle) местоположение
Аллели в местоположении M (ген SILV) определяют, выражает ли животное merle образец своему пальто (участки спорадических цветных и седых волос и другие участки чистого цвета). Есть две аллели, которые могут произойти в местоположении M:
M доминирующий к m. И heterozygosity и homozygosity merle гена (т.е. M/m и M/M) связаны с диапазоном слуховых и офтальмологических отклонений.
S (определение) местоположения
Аллели в местоположении S (microphthalmia-связанный ген транскрипционного фактора или MITF) определяют степень и распределение определения шерсти животного. Есть разногласие относительно числа аллелей, которые происходят в местоположении S с исследователями, постулирующими или две или четыре аллели. Эти четыре постулируемые аллели:
S доминирующий к s. Исследования ДНК еще не подтвердили существование всех четырех аллелей с некоторым исследованием, предлагающим существование по крайней мере двух аллелей (S и s) и другим исследованием, предлагающим возможное существование третьей аллели (ей). Было предположено, что, что, кажется, результат s аллели, фактически результат плюс и минус модификаторы, действующие на одну из других аллелей. Считается, что определение, которое происходит у далматинцев, является результатом взаимодействия трех мест (местоположение S, местоположение T и местоположение F) предоставление им уникальный образец определения, не найденный в любой другой породе.
Есть по крайней мере пять дополнительных теоретических мест, которые, как думают, были связаны с пальто, раскрашивают собак. Исследования ДНК должны все же подтвердить существование этих генов или аллелей, но их существование теоретизируется основанное на размножающихся данных:
C (окрашенный) местоположением
Аллели в теоретическом местоположении C, как думают, определяют степень, которой животное выражает phaeomelanin, красно-коричневый белок, связанный с производством меланина, в его пальто и коже. Пять аллелей теоретизируются, чтобы произойти в местоположении C:
Местоположение C у собак не хорошо понято, и теоретизировавшие аллели основаны на присутствующих в других разновидностях. Истинный альбинизм, как окончательно показывали, не существовал у собак. Считается, что животное, которое является heterozygous для аллели C с одной из других аллелей, выразит результат где-нибудь между этими двумя аллелями.
F (щелкающий) местоположением
Аллели в теоретическом местоположении F, как думают, определяют, показывает ли животное небольшие, изолированные области белого в иначе пигментированных регионах (не очевидный на белых животных). Две аллели теоретизируются, чтобы произойти в местоположении F: они МОГУТ БЫТЬ РОЗОВЫМ
Считается, что F доминирующий к f.
G (прогрессивный седеющий) местоположение
Аллели в теоретическом местоположении G, как думают, определяют, произойдет ли преждевременный седеющий из шерсти животного. Две аллели теоретизируются, чтобы произойти в местоположении G:
Считается, что G доминирующий к g.
Я (интенсивность) местоположение
Аллели в теоретическом я местоположение, как думают, затрагивают phaeomelanin выражение. Две аллели теоретизируются, чтобы произойти во мне местоположение:
Считается, что я и я кодоминантные, так, чтобы животные с i/i были более бледны, чем животные от I/i.
T (тикающее) местоположение
Аллели в теоретическом местоположении T, как думают, определяют, показывает ли животное небольшие, изолированные области пигмента в иначе белых регионах (не очевидный на цветных животных). Две аллели теоретизируются, чтобы произойти в местоположении T:
Считается, что T доминирующий к t.
Исследование указывает, что большинство изменения в образце роста пальто, длине и завитке может быть приписано мутациям в трех генах, R-spondin-2 гене или RSPO2, факторе роста фибробласта 5 генов или FGF5 и кератин 71 ген или KRT71.
L (длина) местоположение
Аллели в местоположении L (фактор роста фибробласта 5 генов или FGF5) определяют длину шерсти животного. Есть две известных аллели, которые происходят в местоположении L:
L доминирующий к l. Длинное пальто продемонстрировано, когда у собаки есть пара удаляющихся 'l' аллелей в этом местоположении.
W (телеграфировал) местоположение
Аллели в местоположении W (R-spondin-2 ген или RSPO2) определяют грубость и присутствие «лицевой обстановки» (например, борода, усы, брови). Есть две известных аллели, которые происходят в местоположении W:
W доминирующий к w. У животных, которые являются гомозиготными для l (т.е. l/l) и обладают по крайней мере одной копией W, будут длинные, мягкие пальто с обстановкой, а не пальто wirey.
R (завиток) местоположение
Аллели в местоположении R (кератин 71 ген или KRT71) определяют, прямая ли шерсть животного или вьющаяся. Есть две известных аллели, которые происходят в местоположении R:
R доминирующий к r.
Взаимодействие генов длины & структуры
Эти три гена, ответственные за длину и структуру шерсти животного, взаимодействуют, чтобы произвести восемь различных фенотипов:
Шерсть большинства собак растет до определенной длины и затем прекращает расти, в то время как шерсть некоторых собак растет непрерывно способом, подобным человеческому росту волос. Длинная покрытая собака с единственной доминирующей аллелью обстановки (проводное пальто), продемонстрирует эту особенность. Примеры пород собаки, пальто которой растут непрерывно:
Перевязанные веревкой пальто
Перевязанные веревкой пальто, как те из Puli и Komondor, как думают, являются результатом непрерывного роста вьющихся пальто. За другими породами с непрерывным ростом вьющихся пальто, таких как Пудель, можно также ухаживать к шнуру.
Лысый
Некоторые породы собаки не выращивают волосы на частях их тел и могут упоминаться как «лысые». Примеры «лысых» собак - Xoloitzcuintli (Собака мексиканской лысой), перуанская Орхидея инки (перуанская Лысая Собака) и Украшенные гребнем китайцы. Исследование предполагает, что лысость вызвана доминирующей аллелью, которая является гомозиготная летальный.
В последние годы генетическое тестирование на аллели некоторых генов стало доступным программным обеспечением, также доступно, чтобы помочь заводчикам в определении вероятного результата спариваний.
Тот же самый цвет может быть упомянут по-другому в различных породах.
Тот же самый образец может быть упомянут по-другому в различных породах.
Природа и качество шерсти чистокровной собаки важны для воображения собаки в оценке собаки на шоу структуры. Точные требования детализированы в стандарте породы каждой породы и не делают вывод ни в каком случае, и терминология может очень отличаться, относясь к подобным особенностям. См. отдельные статьи породы для определенной информации.
Каждые волосы в шерсти собаки растут от волосяного фолликула, у которого есть цикл роста, затем умирая, чтобы быть замененным другим стручком. То, когда стручок умирает, волосы потеряны (линяет). Отрезок времени роста и потери цикла варьируется породой, возрастом, и тем, является ли собака внутренней или внешней собакой.
Некоторые породы собак были продвинуты как гипоаллергенные (что означает менее аллергический, не свободный от аллергенов), потому что они теряют очень мало. Однако никакая собака, как не известно, абсолютно неаллергенная. Часто проблема со слюной или злостью собаки, не мехом. Хотя пудели, bichons, yorkies, и терьеры обычно представляются как являющийся гипоаллергенным, реакция, которую отдельный человек имеет отдельной собаке, может измениться значительно. В рассмотрении собаки связал аллергии, было найдено, что «Факторы, связанные с отдельными собаками, кажется, влияют на allergenicity больше, чем порода...»
ru.knowledgr.com
Pragueratter | Все права защищены © 2018 | Карта сайта
